Слобода Коденцова

Кто старое помянет, тому глаз  вон,

А кто старое забудет, тому оба вон!

(Русская пословица)

       1. Родословная Патрицкого Ивана Ивановича.

Школьный музей МОУ Коденцовская ООШ располагает материалами о священнике Патрицком Иване Алексеевиче. Он был два раза  репрессирован, а в 60-е годы, как и другие батюшки, реабилитирован. В ГАОПИВО хранятся заведенные на о. Иоанна два уголовных дела и, естественно, ксерокопии отдельных листов в школе. 

Иван Иванович Патрицкий, сын иерея Иоанна, вспоминает: «Мать его, Анастасия Ивановна с девичьей фамилией Коденцева, происходила из одноименной слободы Коденцовой Острогожского уезда  Воронежской губернии.
Семью ее родителей можно назвать середняцкой. В ней было пятеро детей. Моей матери родители учиться не дали, с детства усадили за прялку, поэтому она окончила три класса начальной школы. Остальные ее братья «образование» получили в том же «объеме».

По линии отца, Патрицкого Ивана Алексеевича, мои знания о предках еще более скудные и недостаточно достоверные, так как  дедушку и бабушку я никогда не видел и рано лишился отца, чтобы узнать свою родословную. От моего отца мама слышала и передала мне, что якобы род отца уходит в далекое прошлое, что фамилия знатная, принадлежавшая к дворянскому сословию.

Я в архивах не работал, за достоверность сказанного не ручаюсь, но некоторым подтверждением тому служит факт, что дед не крестьянствовал и не торговал, но всем десятерым своим чадам дал образование. Вероятно, он был состоятельным человеком и  понимал, что девочек надо посадить не за прялку, как мою мать, а за парту.

Из пяти сыновей моего деда один, мой отец, окончил Воронежскую духовную семинарию, второй – получил бухгалтерское образование, а три младших окончили учительскую семинарию и стали педагогами».

Семинарию Иван Патрицкий окончил в 1913 году и был направлен псаломщиком в Благовещенскую церковь слободы Коденцовой Острогожского уезда, где и прослужил в этой должности семь лет. В 1920 году он женился на девятнадцатилетней крестьянке Коденцевой Анастасии Ивановне. В этом же году был рукоположен в сан священника и направлен в большое село Орехово Касторенского района Курской области. Там он и служил два года до рокового ноября 1922 года.

В стране в результате гражданской войны, развязанной большевиками, голод пожирал людей многими тысячами. Население голодающих районов просило помощи у церкви. Патриарх Тихон обратился к духовенству с призывом пожертвовать драгоценные вещи и предметы, «не имеющие богослужебного употребления», на помощь голодающим.

Церковь отдала все, кроме того минимума, который был необходим для Богослужения. Но большевистское руководство было недовольно тем, что церковь перехватила инициативу у государства. И в феврале 1922 года Совнарком принял Декрет о конфискации церковных ценностей в пользу голодающих. Исполнение Декрета вылилось в подлинный грабеж церковного имущества. Но большевикам этого оказалось мало. Для них важно было не только ограбить церковь, но и удушить религию как таковую. Против таких действий власти выступил патриарх Тихон.

В ответ большевики решили нейтрализовать патриарха и приняли меры по разложению церкви как организации. Уговорами и угрозами была сформирована оппозиция патриарху.

Поскольку верующие не могли допустить полного ограбления храмов и осквернения мощей, они в ряде мест выступили с открытыми протестами. Наиболее ярко это проявилось в городе Шуе.

В связи с этим Ленин издает декрет строгого секретного содержания т. Молотову для членов политбюро.⁴  Декрет гласил: «Именно теперь и только теперь, когда в голодных местах едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи, трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей самой бешеной и беспощадной энергией, не останавливаясь перед подавлением, какого угодно сопротивления».⁵ 

«Чем большее число представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо, именно теперь, проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать».⁶ 

Далее Иван Иванович вспоминает: «Его папа иерей Иоанн не вмешивался в политику государства и до последних дней своей жизни уклонялся от требований примкнуть к «обновленцам», за что был причислен к «врагам народа».

Осенью, после праздничной службы, начальник почты коммунист Комаров решил воспользоваться случаем, чтобы провести собрание или митинг. Для этого он, не предупредив отца, принес с собой в церковную ограду табурет и, когда верующие стали выходить из храма, неловко взобравшись на него, пытался произнести речь. Но верующие слушать его не стали и с насмешками прошли мимо. Это обозлило Комарова и стало предметом доноса в район: «Поп сорвал митинг!»

Отец о затее Комарова ничего не знал, произошедшего не видел. Из храма он выходил последним или в числе последних, потому что прихожане всегда обращались к священнику с вопросами по окончании службы.

Но, несмотря на это, отца арестовали. Три дня над ним издевались и, руководствуясь Шуйскими указаниями «человечнейшего из людей», приговорили к расстрелу.

На третий день его повели в поле у села Орехово. По пути к месту казни отец опознал палача. Это был его товарищ раннего детства из села ныне именуемого Голосновка. Видимо, что-то человеческое заговорило в душе чекиста, и он отпустил отца при условии, что тот немедленно выедет из района.

Другая команда НКВД орудовала на квартире, в которой проживали мои будущие родители. Чекисты искали золото. Но ничего не найдя, пытались запугать до смерти мою беременную мать. Ей совали под нос и в рот заряженный револьвер, угрожая выстрелить. Заступился хозяин квартиры, заявив, что у молодой семьи нет золота. Насилие прекратили. Но след после себя оставили: благодаря «славному пролетарскому оружию» я раньше времени увидел свет Божий – 31  октября 1922 года.

С ноября 1922 года началось «хождение по мукам» семьи Патрицких в поисках «тихого» места на просторах Воронежской области. Трудно перечислить села, куда перемещалась семья в течение десяти лет жизни с 1922 по 1932 год. Это были села Землянского, Лискинского, Лосевского, Нижнедевицкого, Евдаковского (дважды) районов. Священнику иногда приходилось перебираться в повозке под соломой. Это были годы кратковременных арестов, допросов, обысков.

Трудно сказать, сколько пролито матушкиных слез при каждом вызове, при виде обысков, когда чекисты штыками протыкали хозяйскую солому, рыскали по погребам и чердакам в поисках батюшки.

«Я как сейчас помню отца, - вспоминает Иван Иванович, - спрятавшегося за широкой распахнутой дверью в квартире. Не счесть моих слез. Революционная кровавая машина была беспощадна и к человеческой жизни, и к детским слезам».

Настал 1932 год. Семья Патрицких жила в Пилипах Подгоренского района (ныне Каменского). Проводилась «добровольно-принудительная» коллективизация. Но не ладились у власти колхозные дела. Винила за неудачи в колхозном строительстве советская власть опять на духовенство. По заданию начальника (или зам. начальника Евдаковского НКВД) троюродного брата матери Патрицкого И.И., уроженца этого же села Т. Петра, отец Иоанн был оклеветан в антисоветской пропаганде.

«Папа, переживший «ореховский кошмар» 1922 года, терзаемый бесконечными переездами, вызовами, арестами, обысками, постоянным ожиданием беспричинной расправы, никак не мог заниматься какой-либо пропагандой под неусыпным оком НКВД. Он совершенно замкнулся, никого у себя не принимал, сам ни к кому не ходил и, находясь дома, больше молчал или читал», - поведал все тот же сын иерея Иоанна Иван Иванович.

«Папу арестовали в начале апреля 1932 года, - продолжает сын Патрицкий И.И.. Сам Т. Петр собственноручно до кровоподтеков палкой избивал священника по плечам и шее. После этих «процедур» батюшку под конвоем водили в районную больницу дезинфицировать раны. По пути из больницы матушка видела его в окровавленной рубахе со вздутой шеей, от чего не сходился воротник.

Раб советской власти, видимо, «очищался», пусть от далекой, но все же родственной поповской скверны и выслуживался перед советской властью.

Из Евдаково иерея Иоанна отвезли в Воронеж, где он в тюрьме находился три месяца. Десятого июля 1932 года тройка ОГПУ определила меру наказания по статье 58 ч. 10 – пять лет лишения свободы.

Дальнейший маршрут: Беломорканал, Дальний Восток, реки Зея и Бурея, и так называемый город Свободный, населенный одними арестантами и их охранниками».

 «Недобропамятным остался в моей памяти, - вспоминает сын священника Иван, - страшно голодный 1933-1934 год. Весной мать где-то добыла горсть пшена. Что бы никто из родственников не видел, она в саду развела костер и сварила мне кашу. День был ярко солнечный, начинала распускаться листва. Мне его не забыть никогда. Мы с трудом пережили этот год без семейных потерь. Люди питались, в лучшем случае, подсолнечным жмыхом из Евдаковского жиркомбината. Картофель в лето 1933 года не уродился. Пища колхозников, в большинстве своем, состояла из свекольных лепешек с применением «связующего» материала – листьев вяза (караешника). А когда «завязались» яблочки, то они внесли «разнообразие» в меню крестьян. Правда, от такой пищи многие погибали.

Спасением для нашей семьи был пчелиный мед. У дяди Федора была пасека из 10-15 ульев. Мед в металлической посуде прятали в саду в земле. Его ели с солеными огурцами и свеклой. Это было нашей каждодневной пищей. Лет 10-15 после 1934 года я не мог употреблять свеклу и выбрасывал ее из борща, а к меду стал равнодушен.

Чтобы выжить в условиях постоянного недоедания, а порой и голода, колхозники по ночам, а детишки и днем, совершали набеги на созревающие поля с сумками и ножницами стричь колоски.

Матушку Анастасию, тем временем, лишили политических и прочих

гражданских прав, одним из которых являлось право на труд. Работы нигде не давали, в колхоз не принимали. Да и какую в селе она могла найти работу, не имея образования? Приютил семью священника в селе Коденцово брат

матери – Федор Иванович.

Поля, дававшие зерна, по 10-15 центнеров с гектара, будучи подстриженными, одаряли колхоз еще более низкими урожаями.

Чтобы уберечь социалистическую собственность, власть принимает закон, прозванный в народе «Закон о трех колосках». Суть его состояла в том, что пойманных на стрижке колосков колхозников привлекали к уголовной ответственности. Подрывавших основы колхозного строя ловили «объездчики» днем и ночью, для успешной деятельности которым выдавали лошадей.

Дядя Федор был глубоко верующим человеком. Он регулярно читал книги духовного содержания, в своей речи он часто употреблял выдержки из Евангелия, строго соблюдал посты, ходил в церковь, пока она не была окончательно закрыта и разобрана.

Я хорошо помню, что он никогда не работал в воскресные и праздничные дни. День у него начинался и заканчивался молитвой. Дядя Федор не курил и не употреблял алкоголь. Удивительно, но я никогда не видел его рассерженным и ругающимся.

Мой дядя никогда никого не обманывал, был честным в исполнении заказов сельчан по ремонту или изготовлению каких-то изделий. Все делалось весьма добросовестно и в срок, никогда «рекламаций» не было».

Весной 1936 года иерей Иоанн Патрицкий вернулся из мест заключения, отбыв свой пятилетний срок с зачетом 365 дней за перевыполнение арестантских норм. Он обратился в областной архив, чтобы получить справку об образовании, и пытался устроиться на учительскую работу. Но ему в этом отказали. И он вынужден был пойти чернорабочим на строительство дома при облисполкоме города Воронежа.

К нему переехала и матушка со своим сыном. Сначала она определилась помощником лаборанта на химфаке ВГУ. За добросовестную работу ее очень ценили, но пришел день, когда матушку Анастасию вызвала зав. лабораторией и посоветовала уволиться из-за опасения политической провокации. Вместе с тем профессор помогла устроиться ей в 4-ую клиническую больницу санитаркой.

Условия жизни были очень тяжелыми: крохотная и не регулярная зарплата, убогое жилище в полуподвале, отсутствие какой-либо мебели, нары одни на троих с соломенным матрацем. Отходя ко сну, каждый укрывался своей одеждой. От голода и малокровия у сына часто болела голова, а весной он не мог передвигаться из-за суставного ревматизма, так как ходил полубосой. Из-за этого он часто пропускал уроки. К тому же из-за низкой зарплаты родителей он вынужден был также не посещал занятия в школе и ездил на трамвайчике на Левый берег на «СК-2» в столовую, где от обеда рабочих оставался суп. Заплатив незначительную сумму, сын привозил в кастрюле «первое блюдо», чтобы накормить возвратившихся с работы своих родителей.

«Жили мы уединенно, - продолжает Иван Иванович, - ни с кем не общаясь. Как во сне мерещится, будто бы заходили к отцу два или три священника. Да однажды мать водила меня в какую-то семью в низине склона от памятника Петру I. Дома была только одна незнакомая мне женщина. Скорее всего, это была жена священника».

А тем временем над семьей сгущались черные тучи. В ноябре 1937 года священник Иоанн Патрицкий с работы не пришел, свидания были запрещены, в чем обвинялся – неизвестно.

От жены и сына потребовали письменно отречься от мужа и отца, чтобы причинить ему боль. Они отказались. Осудили отца опять по статье 58 ч. 10 на 10 лет.

Жене было предписано выехать из Воронежа, в противном случае будет арестована и вместе с сыном отправлена в лагерь. Так в ноябре 1937 года матушка со своим Ваней вновь оказались поселенцами у дяди Федора Ивановича в Коденцово.

 Жалоба верховному прокурору иерея Иоанна Патрицкого, оставленная без ответа ⁷.

В 1960 году отец был реабилитирован по обеим судимостям, отбыв 10 лет каторги из 15 назначенных.

Бедный – бедный отец! За что ты, честный и порядочный человек, веривший и служивший Богу и церкви, народу, понес такую кару!?...»